Keep Your Hope...
Зарисовки из Калифорнии и немного лёгкого юмора:
читать дальше Теперь, когда работы были завершены, и оставалось только дождаться ужина, я, прихватив папку с бумагой и карандаш, забрался на холм, с которого открывался чудесный вид на бухту, где стояла на якоре «Северная Звезда». Простой карандаш не способен передать всех оттенков зелени, по которой словно небрежными брызгами по полотну картины были разбросаны разноцветные яркие пятна цветов, с которыми соперничали в своём цветастом оперении мелкие птички и крупные бабочки. Залитые золотыми солнечными лучами скалы отражались в безмолвной недвижной лазури бухты, так что сложно было провести границу, где заканчивался мир человека и начинался мир глубин.
Я часто бывал в северных морях и видел величие скалистых берегов и фьордов ледяных земель. Оно поражало своим суровым сдержанным могуществом, тяжёлой мелодией рокота разбивающихся о камни волн, пробирало до мозга костей холодом и заставляло взирать на себя в безмолвии. Но здесь величие скал тонуло в небрежной яркости природы и словно погружало в не менее яркий сказочный сон, обволакивая мелодией тёплых ветров, звоном лесных голосов, дымкой красок, сладких ароматов и нежного морского бриза.
Я расположился под деревом на валуне, частично вросшем в холм. Справа от меня возвышалась почти белая скала, которая, казалось, сияла в лучах раннего заката. Слева, в нескольких милях от бухты, тянулось ущелье, по которому, судя по отдалённому звуку журчащей воды, отражающемуся хрустальным звоном в сладко-пьянящем воздухе, протекала река. Я сидел под деревом, наслаждаясь ароматами спелых фруктов, сухой древесины и моментом не менее сладостного одиночества. Наконец можно было взяться за рисование и первым делом изобразить всю панораму, которая могла уместиться на листе бумаги.
Мне было сложно назвать себя художником, но предпринимать неустанные попытки в занятии этим делом я не переставал. А поскольку народ на палубе всегда был занят, то лучшим натурщиком во время вахты или в редкие моменты покоя был Чёрный Билли. За время нашего похода у меня накопилось не менее сотни его портретов, по которым можно было проследить его жизнь и становление от мелкого котёнка до матёрого крысолова.
Билли никогда не противился тому, чтоб его рисовали. Он даже намеренно позировал, то вальяжно растянувшись на досках палубы, то напустив серьёзно-печальный вид и глядя на бескрайние водные просторы за бортом, то подолгу замирая в одной позе и изучающе глядя на меня.
Наконец, этой идиллии в отношениях человека и животного не выдержал Роберт.
- Всё кота рисуешь, - как-то заметил он. – Мою б харю попробовал.
- Если ты не против, я б с радостью, - ответил я.
Роберт опёрся локтем на фальшборт и повернулся ко мне.
- Валяй, - дал он отмашку. И именно в этот миг в глазах нашего боцмана впервые появилось какое-то особое, доселе неведомое нам выражение. Я некоторое время смотрел на него, пытаясь понять, как мне запечатлеть его черты.
- Чего так пялишься? – нет, в его голосе звучала всё та же развязанная небрежность.
- Пытаюсь понять, что у тебя с лицом, - ответил я.
- А, это, - он осклабился. – Ну, на память же. Чего, я добрый.
Я усмехнулся, решив не отвечать, и принялся за рисование. Да, впервые во взгляде Роберта была доброта. И, видимо, вся она перешла на рисунок. По крайней мере, больше я его таким не видел.
Теперь же я сидел, делая наброски или детально прорисовывая части пейзажа. У меня никогда не было возможности использовать краски – слишком это было дорого, да и не таким великим художником я был, чтобы применять их. Но своя прелесть была и в чёрно-белом рисунке. Игра света и тени, текстура, материал, даже глубина и насыщенность тона – всё это мог передать и обычный карандаш. Если, конечно, им уметь пользоваться.
Вычерчивая более интенсивные линии мачт «Северной Звезды», я услышал за собой шаги. По всей видимости, это был Ларри, так как он обещал позвать меня, когда будет готов ужин. Предвосхищая его дружественные подколки о моём увлечении, хоть он и был на втором месте после Билли по позированию для портретных рисунков, я распрямился, позволив ему заглянуть мне через плечо.
- Да, не Гейнсборо, - произнёс я, сравнивая карандашный рисунок с гениальностью раскинувшегося передо мной красочного творения природы. – Что скажешь?
Ларри не ответил, зато я почувствовал его дыхание на своей шее. И это дыхание было слишком влажным и тёплым. Не особо понимая, что происходит, я медленно повернулся и замер. Прямо мне в глаза был устремлён ни то любопытствующий, ни то укоризненный взгляд больших тёмно-янтарных глаз огромной пумы.
Меня словно парализовало. Притом парализовало не только мои конечности, но и мозг. Ни одна спасительная мысль относительно любого варианта поведения не явилась в мою голову. Я только неосознанно улыбнулся и выдавил: «Привет».
Была она ручная или сытая, но она не стала нападать. Обнюхав меня и пару раз ткнувшись носом в моё лицо, она бросила, как мне показалось, осмысленный взгляд на мои рисунки, которые выпали из папки, понюхала портрет Билли и, снова вопросительно посмотрев на меня, неспешно удалилась в заросли. Связала ли она запах от моей рубахи, на которой как раз спал Билли с его изображением на бумаге – не знаю. Но знаю одно – в её глазах было столько осознанности и понимания, что в первый момент я даже удивился, почему она не забрала рисунок с изображением Билли с собой. Я едва не крикнул ей вслед, что готов отдать ей этот рисунок. Понимание того, что она могла бы вместо рисунка унести меня, пришло чуть позже.
Собрав листы бумаги в папку, я направился в сторону лагеря. У основания холма я уже увидел Ларри, неспешно поднимавшегося по тропе. Распространяться ему о своём приключении я не стал.
читать дальше Теперь, когда работы были завершены, и оставалось только дождаться ужина, я, прихватив папку с бумагой и карандаш, забрался на холм, с которого открывался чудесный вид на бухту, где стояла на якоре «Северная Звезда». Простой карандаш не способен передать всех оттенков зелени, по которой словно небрежными брызгами по полотну картины были разбросаны разноцветные яркие пятна цветов, с которыми соперничали в своём цветастом оперении мелкие птички и крупные бабочки. Залитые золотыми солнечными лучами скалы отражались в безмолвной недвижной лазури бухты, так что сложно было провести границу, где заканчивался мир человека и начинался мир глубин.
Я часто бывал в северных морях и видел величие скалистых берегов и фьордов ледяных земель. Оно поражало своим суровым сдержанным могуществом, тяжёлой мелодией рокота разбивающихся о камни волн, пробирало до мозга костей холодом и заставляло взирать на себя в безмолвии. Но здесь величие скал тонуло в небрежной яркости природы и словно погружало в не менее яркий сказочный сон, обволакивая мелодией тёплых ветров, звоном лесных голосов, дымкой красок, сладких ароматов и нежного морского бриза.
Я расположился под деревом на валуне, частично вросшем в холм. Справа от меня возвышалась почти белая скала, которая, казалось, сияла в лучах раннего заката. Слева, в нескольких милях от бухты, тянулось ущелье, по которому, судя по отдалённому звуку журчащей воды, отражающемуся хрустальным звоном в сладко-пьянящем воздухе, протекала река. Я сидел под деревом, наслаждаясь ароматами спелых фруктов, сухой древесины и моментом не менее сладостного одиночества. Наконец можно было взяться за рисование и первым делом изобразить всю панораму, которая могла уместиться на листе бумаги.
Мне было сложно назвать себя художником, но предпринимать неустанные попытки в занятии этим делом я не переставал. А поскольку народ на палубе всегда был занят, то лучшим натурщиком во время вахты или в редкие моменты покоя был Чёрный Билли. За время нашего похода у меня накопилось не менее сотни его портретов, по которым можно было проследить его жизнь и становление от мелкого котёнка до матёрого крысолова.
Билли никогда не противился тому, чтоб его рисовали. Он даже намеренно позировал, то вальяжно растянувшись на досках палубы, то напустив серьёзно-печальный вид и глядя на бескрайние водные просторы за бортом, то подолгу замирая в одной позе и изучающе глядя на меня.
Наконец, этой идиллии в отношениях человека и животного не выдержал Роберт.
- Всё кота рисуешь, - как-то заметил он. – Мою б харю попробовал.
- Если ты не против, я б с радостью, - ответил я.
Роберт опёрся локтем на фальшборт и повернулся ко мне.
- Валяй, - дал он отмашку. И именно в этот миг в глазах нашего боцмана впервые появилось какое-то особое, доселе неведомое нам выражение. Я некоторое время смотрел на него, пытаясь понять, как мне запечатлеть его черты.
- Чего так пялишься? – нет, в его голосе звучала всё та же развязанная небрежность.
- Пытаюсь понять, что у тебя с лицом, - ответил я.
- А, это, - он осклабился. – Ну, на память же. Чего, я добрый.
Я усмехнулся, решив не отвечать, и принялся за рисование. Да, впервые во взгляде Роберта была доброта. И, видимо, вся она перешла на рисунок. По крайней мере, больше я его таким не видел.
Теперь же я сидел, делая наброски или детально прорисовывая части пейзажа. У меня никогда не было возможности использовать краски – слишком это было дорого, да и не таким великим художником я был, чтобы применять их. Но своя прелесть была и в чёрно-белом рисунке. Игра света и тени, текстура, материал, даже глубина и насыщенность тона – всё это мог передать и обычный карандаш. Если, конечно, им уметь пользоваться.
Вычерчивая более интенсивные линии мачт «Северной Звезды», я услышал за собой шаги. По всей видимости, это был Ларри, так как он обещал позвать меня, когда будет готов ужин. Предвосхищая его дружественные подколки о моём увлечении, хоть он и был на втором месте после Билли по позированию для портретных рисунков, я распрямился, позволив ему заглянуть мне через плечо.
- Да, не Гейнсборо, - произнёс я, сравнивая карандашный рисунок с гениальностью раскинувшегося передо мной красочного творения природы. – Что скажешь?
Ларри не ответил, зато я почувствовал его дыхание на своей шее. И это дыхание было слишком влажным и тёплым. Не особо понимая, что происходит, я медленно повернулся и замер. Прямо мне в глаза был устремлён ни то любопытствующий, ни то укоризненный взгляд больших тёмно-янтарных глаз огромной пумы.
Меня словно парализовало. Притом парализовало не только мои конечности, но и мозг. Ни одна спасительная мысль относительно любого варианта поведения не явилась в мою голову. Я только неосознанно улыбнулся и выдавил: «Привет».
Была она ручная или сытая, но она не стала нападать. Обнюхав меня и пару раз ткнувшись носом в моё лицо, она бросила, как мне показалось, осмысленный взгляд на мои рисунки, которые выпали из папки, понюхала портрет Билли и, снова вопросительно посмотрев на меня, неспешно удалилась в заросли. Связала ли она запах от моей рубахи, на которой как раз спал Билли с его изображением на бумаге – не знаю. Но знаю одно – в её глазах было столько осознанности и понимания, что в первый момент я даже удивился, почему она не забрала рисунок с изображением Билли с собой. Я едва не крикнул ей вслед, что готов отдать ей этот рисунок. Понимание того, что она могла бы вместо рисунка унести меня, пришло чуть позже.
Собрав листы бумаги в папку, я направился в сторону лагеря. У основания холма я уже увидел Ларри, неспешно поднимавшегося по тропе. Распространяться ему о своём приключении я не стал.
@темы: "Зарисовки;, "Авалон;